История
На заре эпох, когда мир еще только ворочался в своей огненной колыбели, богиня Сильвия спустилась на землю, чтобы среди праха и пепла засеять первое зерно жизни. Снедаемая бездумной, исступленной страстью к созиданию, оставила она свой “дар” в пустоши на вершине горы, чье мертвое безмолвие нарушало лишь завывание ветра. И взросло на том месте могучее древо Камасильв, положившее начало лесам и дубравам округ.
Заструились по черным расселинам бурные потоки рек, наполняя влагой некогда гиблую почву. Треснула черствая корка, уступая напору ростков и побегов, да взметнулись к небесам малахитовые кроны хвой и дубов.
Но недовольна осталась Сильвия. Сорвала она два плода с ветвей Камасильва и, вспоров себе запястье, оросила их своей кровью, после чего небрежно бросила к корням древа. День ото дня набухали и зрели они, пульсировали в тщетных попытках открыться.
Первый из них разверзся в лучах рассветной зари, и лежал в нем, корчась и хныча от зноя, златокудрый ребенок — Гарнель, потомок Солнца. Второй же отворился во мраке и холоде ночи, явив миру Вендира, потомка Луны.
274 год по Эллианскому летоисчислению
После трех делегаций, отправленных к границам Камасильвии и сгинувших там бесследно, Гай Серик, юный правитель Кальфеона, успевший прослыть гениальным тактиком и полководцем, обращается с речью к своему народу:
“Камасильвия! Последнее время это слово не сходит с уст каждого из вас. Таинственный, закрытый для чужаков край манит вас, как некогда дикий огонь — творение штормовой молнии — манил наших далеких предков.
Купцы, обложившись шелками, толкуют о новых торговых маршрутах, в тавернах среди хмельных испарений витают баналы про несметные богатства, прачки перемывают не белье, но кости эльфийским принцессам, даже дети более не играют в рыцарей Кальфеона — им ныне по душе остроухий народец.
Хех, знаю я также, о чем вы шушукаетесь вечерами в тусклом свете масляных ламп, когда полагаете, будто вас никто не услышит. Дескать, ваш король сдал, размяк. Его послы исчезли, а он до сих пор не вышлет войско. Однако же мне невдомек, куда именно должен я его выслать? Под сень вековечных деревьев, в непроходимые дебри, где царит неизвестность? Кто поручится, что истории о лесах Камасильвии, которые слыхал я в детстве от старой няньки, лишь небылицы, порождения досужих умов? Кто, положа руку на сердце, заверит меня, что из посланных мною бойцов вернется хоть десятая часть?
Нет, не отправлю я людей в Камасильвию. Сегодня есть другие проблемы — очевидные, вопиющие государственные нужды, требующие немалых финансовых и социальных вложений. Преступность процветает, под стенами города свирепствует болезнь, урожай побит градом, в домах поселились нищета и голод….Мало того — на севере и востоке нас теснят тролли; в армии же тем часом мечи есть у двух солдат из пяти.
Так что оставьте в покое эльфов с их проклятым лесом! Напомню вам, что мы не завшивевшие дикари, рисующие на сводах пещер, и не истомленные дальней дорогой кочевники, рыщущие по миру в поисках безопасного места, где можно осесть. У нас есть дом — Кальфеон, и мы обязаны заботиться о нем.
Заклинаю, забудьте о Камасильвии — она не для людей. Нам не суждено переступить ее границ, покуда эльфы сами того не захотят.”
276 год по Эллианскому летоисчислению
Камасильвия смердела кровью. Кровь карминовыми бусинами застывала на траве, капала с листьев, окрашенных ранней осенью в багряно-золотые тона, и пенясь бурлила меж трещин в промерзлой земле. На поляне под грузным раскидистым древом — таким толстым, что его ствол едва ли смогла бы обхватить и дюжина человек — сумбурно валялись, застыв в неестественных позах, мертвецы. Остроконечные уши и миндалевидный разрез глаз выдавали их былую принадлежность к роду эльфов.
Над одним из них натужно корпел, пытаясь вытащить изогнутый зазубренный меч из околевшей спины, высокий мужчина с взъерошенными, черными, как смоль, волосами. Дело не ладилось. Кости жалобно кряхтели, края раны хлюпали и вздувались пузырями сукровицы, но лезвие никак не поддавалось.
— Ай-яй, дери меня сонилы! Наверное, в ребрах засел, — выдохнул во время очередного рывка владелец клинка. — Ну-ка, попробуем тогда по-другому.
Он уперся ногой в поясницу трупа, обхватил рукоять обеими руками и резко дернул вверх. Крякнуло, чвякунло, затрещало, и меч, наконец, вышел из мертвого тела, захватив с собой добрый шмат развороченных мышц.
Другой мужчина, во время упомянутой манипуляции восседавший со степенным видом на замшелом камне и с любопытством крутивший перед глазами опавший лепесток, словно силясь прочитать грядущее по его бурым прожилкам, брезгливо поморщился. Это не укрылось от внимания темноволосого.
— Ты безнадежный чистоплюй, Гарнель.
— А ты чересчур упиваешься смертью, Вендир, — ответствовал прозванный Гарнелем, поднимая взгляд и оставляя в покое лепесток.
— Каюсь. Есть некое неуловимое очарование в лишении жизни другого существа. Занимательно, знаешь ли, наблюдать, как чужие надежды, воспоминания и чувства вместе с кровью утекают по клинку.
— Прошу, избавь меня от своих патетических излияний. Еще 2 луны назад мне казалось, что на месте этого бедолаги буду я.
— Ба, братец, я был уверен в этом еще пару часов назад, — хищно ощерился Вендир.
— И кого ты называешь бедолагой? Уж не это ли анибское отродье? Да они докучают нам хуже мошкары, заползшей в уши и нос.
— Факт. Расшалились они последнее время, осмелели. Вот и до древа дорвались. Похоже, славная наша, добрая, мягкая Берейла не подходит на роль королевы: проморгала культ, зреющий у нее прямо под носом.
— Эх, жаль, не сподобились мы их перебить до того, как они нашли себе покровителя. Салмон — Серая тень, Глаза, горящие во мгле, Шепот в темноте! Тьфу, обычный пакостный демон.
— Боюсь, ты ошибаешься на его счет. С ним следует разобраться поскорее.
— Ну, это уж без меня.
— Ты все-таки решился? — сказал потомок Солнца, выбивая пальцами беспокойную дробь по коленным чашечкам.
— Да, мы с Темными рыцарями отправимся во внешние земли.
— Негоже правителю покидать свой народ в столь смутное время.
— Я и не покидаю. Я ухожу с той его частью, у которой, вероятно, есть будущее.
— Камасильв еще может пробудиться. Сильвия…
— Сильвия! О, Сильвия! — издевательски, карикатурно воздел руки к небу Вендир. — Вот уже на протяжении 200 лет ты взываешь к ней! И что? Исцелила ли она лес, сняла проклятие с наших детей? Нет! Быть может, напутствовала полезным советом или подала какой знак? Нет! Наша никчемная матушка не более, чем капризный ребенок в теле божества. Старые игрушки ей опостылели.
— Кощунствуешь, как всегда. Называешь ее ребенком, а сам нетерпелив и ретив, точно юный хируто. Осмелюсь немного освежить твою память: наше бессмертие зиждется на силе этого леса. Вне его границ ты долго не протянешь.
— Возможно, но я, во всяком случае, издохну, последовав за гласом судьбы; вдали от треклятых дубрав и фанатичных жрецов.
— Вижу, вступать с тобой в полемику бессмысленно. Надеюсь, прежде, чем оставить Камасильвию, ты передашь Священные клинки Акерам, ведь после твоего ухода, лишь они будут защищать древо от Анибов.
— Разумеется.
283 год по Эллианскому летоисчислению
Увенчались ли успехом ритуалы жрецов, услышала ли мольбы своих детей Сильвия, иль земля пресытилась кровью и страданиями лесного народа, но Древо Камасильв, наконец, пробудилось ото сна.
284 год по Эллианскому летоисчислению
В беседке, под пристальным взором обвитых плющом кариатид, бледная, почти прозрачная девушка с миловидными, но безвольными чертами лица и темно-янтарными глазами, прикрытыми полуопущенными веками, сидела на маленьком троне, поглаживая изящными руками резные подлокотники в форме грифонов. Наряд ее — приталенное платье с широкими рукавами — резко контрастировал с окружающей зеленью и белизной преобладанием алых цветов.
Перед ней, преклонив колено и опустив голову, стоял мужчина в ребристом, смятом в плечах доспехе — командор стражи Акеров. Ожидая, пока ему позволят говорить, он непрестанно откидывал со лба слипшиеся от пота курчавые волосы и, морщась, почесывал широкий, успевший взяться коркой разрез на щеке.
Девушка на троне легонько топнула ножкой.
— Госпожа Берейли, — начал Акер, восприняв этот жест в качестве разрешения, — как вам известно, восемь лет назад Гарнель и Вендир, отбив атаку Анибов на Камасильв, изгнали их за окраину леса. После чего…
Королева нетерпеливо мотнула головой, давая понять, что все это ей ведомо и не стоит заострять на сем внимание.
— Кхм-кхм, верно, простите, ваше величество. Нам мнилось, будто Анибы, отлученные от родных земель, вскоре потеряют свою силу и отбудут в мир иной, так сказать, естественным путем, без нашего вмешательства. Увы, мы стали жертвой собственной гордыни.
Янтарные глаза распахнулись, вспыхнув языками охрового пламенем. На миг командору подумалось, что Берейли вскочит и даст ему гневную отповедь, но она лишь закусила губу и вперила взор в сойку, вьющую гнездо на голове одной из мраморных богинь.
— За минувшую неделю совершено два нападения, — продолжил он, вздохнув украдкой, — одно на северный, другое на юго-восточный аванпост. Оба они сожжены дотла. Общим итогом: 35 солдат убито и вдвое больше тяжело ранено. Выжившие докладывают об отменно вооруженных батальонах Анибов и — Сильвия, сам не верю, что говорю это, — демонах. Помимо того, сегодня была предпринята остервенелая попытка пробиться к Камасильву. К счастью, мы успели вовремя среагировать.
Хлопотливая птица, топорща перья и недовольно щебеча, безуспешно старалась приладить ветку на изогнутую в вечности бровь. И казалось, ее проблема заботила владычицу Камасильвии куда больше, нежели рассказ солдата.
— Ситуация тяжелая. На наших отцов глупо возлагать надежды. Вестей от Вендира нет, и неизвестно, жив ли он. Гарнель же — не обессудьте, ваше величество, — помешался с тех пор, как древо пробудилось. Кхм.. Боюсь, нам нужно обратиться за помощью к людям — они наш шанс на спасение. Вам стоит только приказать и…
Командор оссекся. Королева смотрела прямо на него, а в глубине ее зрачков плескалась на черных волнах хрупкая душа, потерявшая покой.
— Вам стоит только приказать… — тихо повторил Акер, и его слова эхом разнеслись по беседке.
286 год по Эллианскому летоисчислению
Эдиктом о прекращении изоляции, утвержденным светлой королевой Берейли, хранительницей священного древа и наместницей Сильвии на бренной земле, приказано открыть все дороги в Камасильвию и не чинить препятствий в пересечении границ странникам из соседних держав.